Путешествие Николая Гумилева по Африке

Возможно, в прошлой жизни

Я убил и отца, и мать,

Если в этом — Боже Настоящий!

Так позорно приговорён к страданиям.

Мой день спокойный, словно мертвец, каждый.

Все заботы не мои, чужие,

Только мучительное томление, совсем недостойное,

Совершенно о платонической любви.

Ах, сбежать бы, ускользнуть, словно вор,

В Африку, как и раньше, как в те времена,

Устроиться под величественной сикоморой

И никогда не вставать.

Вечер меня окроет бархатом,

А луна покроет серебристым светом,

Возможно, ветер и не вспомнит,

Раньше я работал в офисе.

Почему он стремился вырваться из круга повседневности, обращаясь в стихах к Средневековью и эпохе географических открытий, зачем отправлялся в Африку? Прошло всего семь лет, и наступила эпоха грандиозных испытаний для страны в целом и каждого человека в отдельности, когда металлический идол занял свое истинное место, а фарфоровые игрушки были измельчены в прах. Его взгляды оказались верными, опираясь на героические идеалы, собранные им из мировой культуры. Он вовсе не был камерным и не принадлежал к салонной среде, его идеалы выходили далеко за рамки обыденности и повседневности. Перед нами был человек мира, которого зачастую не понимали более «реалистичные» современники. Какая Африка, какие конкистадоры? Какие вожди, жирафы и викинги? О чем он вообще? Серебряный век был временем самых дерзких поэтических экспериментов. Тем не менее, Гумилев стоял особняком, его восприятие мира уникально в русской поэзии. Ироничные стихи и камерные произведения Саши Черного, немного насмешливые и очень умные — вот была та нота эпохи. А здесь — звон щитов и литавр, загадочный металлический идол в Коктебеле. Время расставит всё по своим местам. Образ героев не окажется пустой мелодией, а станет основой жизни, поддержавшей его, когда вся ирония, интеллектуальность и насмешливость канули в небытие. Он был героем эпической саги, что много раз подчеркивал в своих произведениях. Свидетель гибели Гумилёва (чекист) рассказывал: «Да… Этот ваш Гумилёв — нам, большевикам, это забавно. Но, поверьте, он великолепно умер. Слышал это из первых рук. Улыбался, докуривал папиросу… Изрядное фанфаронство, конечно. Но даже ребят из Особого отдела впечатлил. Молодость, полная пустоты, но всё же крепкий человек. Мало кто так умирает. Что ж, пошутил он насчёт себя. Если бы не лез в контру, пошёл к нам — мог бы сделать блестящую карьеру. Нам нужны такие люди…» В ЧК он оставался стойким, на вопрос конвоира, находится ли в камере поэт Гумилёв, ответил:

— Здесь присутствует офицер Гумилёв, а не поэт Гумилёв.

В 1913 году, когда казалось, что мир вечен и обыденность навсегда закреплена как незыблемый порядок, Гумилев создал стихотворение:

Я с современным бытом веду себя вежливо,

Однако между нами стоит барьер,

Всё, что вызывает у неё, с высокомерием, смех,

Моё одно настоящее утешение.

Победа, заслуга, героизм — тусклые

Слова, которые теперь забыты,

В душе раскатываются, словно медные громы,

Подобно голосу Бога среди пустыни.

Постоянно нежеланно и без приглашения

В мой дом проникала тишина:

Я обещал быть стрелой, выпущенной в полет

Рукою Немрода или Ахиллеса.

Однако нет, я не являюсь трагическим героем,

Я более ироничен и сдержан,

Я раздражён, словно металлический идол

Среди игрушек из фарфора.

Он вспоминает кудрявые головы,

Наклоняющиеся к его основанию,

Возвышенные молитвы жрецов,

Гроза в лесах, охваченных трепетом.

И взирает, смеясь с грустью,

Качели, что постоянно не двигаются,

Где женщина с выступающей грудью

Свирель в руках у пастуха звучит.

Греция, спокойный 1913 год. Остался всего год до кровавой бойни народов, которая навсегда изменила мир. Менее чем за четыре года наступит эпоха серьезных потрясений для нашей страны.

Примерно в тот же период другой русский поэт творил в подобном настроении:

Изображение Бетховена в яркой, несуразной рамке,

Книги, кастрюли, скрипки и нуга.

Самки, удовлетворённые своей фигурой

Изучают ожерелье из жемчуга.

Усы торчат, а шпоры гордо сияют.

Бороды лентяев-предпринимателей начинают расти.

Смеётся чёрный с широкой улыбкой обжоры,

А компания писцов громко смеется.

Через верхние стекла, блеклый и безликий,

Свет распространяется в один из дней.

Толпится многообразный и сдержанный народ.

Здесь человек полностью покрыт с головы до ног

Жестокая гармония, как никогда ранее

И цинично отвечает мечте: Нет!

Саша Черный. Пастух с заметной грудью играет на свирели для дамы. Или, тот же самый («В Александровском саду»):

На лавочке в Александровском саду

Котелок наклонился к шляпе с какаду:

«Так, в десять? Меблированные комнаты в „Русь“…

«Шляпка содрогнулась и издала писк: «Страшно».

— «Не бойся, дорогая, всё будет хорошо!»

Если что, я всё равно женюсь!

«В саду стали густыми мрачные сумерки,

Шляпка дернулась и тихо сказала: «Я приду!»

Пары пресных обезьян проходили мимо,

Практически у каждой пары возникал роман.

Шел дождь, промелькивали многочисленные грязные ноги,

Вышел мальчик с шнурками для своих сапог.

Как говорится, сравните и почувствуйте отличия.

Ходили разговоры о том, что Гумилев был агентом разведки — ведь кто, как не разведчик, отправится добровольно в пустыню Данакиль, чтобы исследовать племена, для которых главным предназначением является убийство европейских путешественников. Эти племена, кстати, продолжают там обитать и поныне. В начале 1910 года, после дуэли с Волошиным, прохладного и насмешливого приема его поэмы «Сон Адама» публикой, а также неожиданного согласия Ахматовой стать его женой, Гумилев отправляется в свое первое африканское путешествие — в Абиссинию.

Во время путешествия Гумилева Абиссиния оставалась независимым государством, в отличие от большинства соседних африканских стран. Более того, она представляла собой империю, территория которой простиралась от бассейна Верхнего Нила до берегов Красного и Аравийского морей, а также лесов Центральной Африки. В горах страны располагались земли метрополии — Амхара на севере, Тигрэ на северо-западе и Шоа в центре. На склонах нагорья проживали многочисленные вассальные племена, в числе которых были воинственные мусульмане-галласы, населявшие восточные районы, где главным городом являлся Харрар — именно там провел свои африканские годы французский поэт Артюр Рембо.

Во второй половине XIX века, после открытия Суэцкого канала и последующего возрождения судоходства в Красном море, Абиссиния привлекла внимание великих европейских держав своим стратегическим положением. В 1888–1889 годах терский казак Николай Ашинов вместе с архимандритом Паисием пытались безуспешно создать на абиссинском побережье Красного моря «Московскую станицу», которая могла бы в будущем стать угольной базой для российских пароходов, проходящих через Суэцкий канал. Несмотря на неудачу этого проекта, Российская империя поддерживала дипломатические отношения с независимой Абиссинией, а в Аддис-Абебе проживали русские дипломаты и специалисты.

Итак, по Средиземноморью Гумилев направляется в Египет. Сначала, осмотрев Каир и прогулявшись по знаменитому саду Эзбекие, он планировал сразу же вернуться в Одессу. Но затем изменил своё решение и вместо поездки в Александрию отправился поездом в Порт-Саид, откуда продолжил путь до Джибути — порта, служившего морскими воротами в Абиссинию. «Завтра поеду вглубь страны, к Аддис-Абебе, столице императора Менелика, — писал он Брюсову по дороге 24 декабря 1909 года (6 января 1910). — По пути буду охотиться. Здесь есть всё — от львов до слонов включительно. Солнце палит безжалостно, негры голые. Настоящая Африка. Пишу стихи, хоть и мало. Глупею по мере того, как чернею, а чернею с каждым часом. Но впечатлений полно. Хватит на две книги стихов. Если меня не съедят, вернусь в конце января».

Абиссинский император Менелик II стремился установить крепкие отношения с Францией, Англией и «единоверной Россией». Население абиссинской митрополии исповедовало так называемое коптское (египетское) христианство. Оно значительно отличается от Православия, однако во второй половине XIX века Синод Русской Православной церкви признал «единоверие» с коптскими христианами, что имело важное идеологическое и политическое значение для российской политики в Северо-Восточной Африке. В одном из своих очерков Гумилев упоминает о «древней православной Абиссинии».

Российская империя пыталась наладить связи с суверенной Абиссинской империей. Так, во время успешной войны Менелика с итальянскими колонизаторами в рядах абиссинской армии присутствовал русский санитарный отряд. В 1898 году, по окончании боевых действий, в Аддис-Абебу с торжественным визитом прибыла российская дипломатическая миссия. Это стало первой официальной русской миссией на территории Черной Африки.

Гумилев посвятил стихотворение «Военная песня» Абиссинской освободительной войне, которое вошло в цикл «Абиссинские песни» (1911 г.):

Носороги наступают на наше дурро,

Обезьяны срывают инжир,

Гораздо хуже, чем обезьяны и носороги

Итальянские белые бродяги.

Первый флаг поднялся над Харраром,

Это город, принадлежащий расе Маконена,

За ним пробудился древний Аксум,

И в Тигрэ раздался вой гиен.

Через леса, горы и равнины

Разгуливают неистовые киллеры,

Вы, режущие горло,

Сегодня вы вольетесь в поток новой энергии.

Переползайте с одного куста на другой,

Каким образом змеи подбираются к своей жертве,

Стремительно спрыгивайте с утесов

— Вас обучали прыгать леопарды.

Кто в сражении сумеет захватить больше винтовок,

Кто сможет убить больше итальянцев,

Люди прозовут его ашкером

Наибелоснежная лошадь негуса.

Император Абиссинии с радостью принимал у себя русских военных, ученых и специалистов. Однако у Гумилева не было достаточно средств, чтобы посетить столицу Абиссинии — Новую Розу, Аддис-Абебу, так как он не был богат и путешествовал на гонорары журнала «Аполлон». Поэтому он присоединился к торговому каравану в порту Джибути и, проехав верхом вместе с погонщиками и купцами примерно три сотни верст до Харрара, совершил охотничью вылазку по окрестностям, встретил «русский» Новый год, а затем с другим караваном отправился обратно. «Я в ужасном состоянии», — писал Гумилев Михаилу Кузьмину, — «платье разодрано колючками мимозы, кожа обгорела и приобрела медно-красный оттенок, левый глаз воспалён от солнца, нога болит, потому что мул, упав на горном перевале, придавил её своим телом. Но я напрочь забыл обо всём этом. Мне кажется, что одновременно снятся два сна — один тяжёлый и неприятный для тела, другой — восхитительный для глаз. Я хочу думать лишь о втором и забыть первый».

Вскоре после возвращения, в 1910-1911 годах, состоялось второе крупное африканское путешествие Гумилева в Абиссинию. Он отправился туда, получив финансовую поддержку от журнала «Аполлон» — в роли собственного корреспондента издания. К тому времени он уже был женат на Ахматовой, однако она продолжала вести себя с ним неоднозначно, что доставляло Гумилеву лишь боль и разочарование. Позже он вспоминал: «Я мечтал о радостной, общей жизни в семье, хотел, чтобы она была для меня не только женой, но и другом, веселым спутником. Но для нее наш брак был всего лишь этапом, временным эпизодом, который на самом деле ничего не менял в наших отношениях. Она по-прежнему стремилась вести со мной „любовную войну“ — мучить меня, терзать, устраивать сцены ревности с бурными выяснениями отношений. Все то, что я ненавижу до крайности. Для нее „игра“ продолжалась — азартная и рискованная. Однако я отказывался участвовать в этой отвратительной для меня игре». Телеграмма, которую Гумилев отправил жене со словами: «Если хочешь меня застать, возвращайся скорее, потому что я уезжаю в Африку», многое говорит о характере их взаимоотношений. У каждого из них была своя правда. Ахматова писала:

Он ценил в жизни три вещи: вечерние песни, белоснежных павлинов и изношенные карты Америки. Ему не нравилось, когда плакали дети, не любил чай с малиной и женские истерики… А я была его супругой.

Определённо, не питал симпатии.

Гумилев отправился из Константинополя в Порт-Саид, сделав остановки в Бейруте и на Кипре. Во время морского путешествия он завершил поэму «Открытие Америки». Приземлившись на египетском берегу, поэт направился в Каир, где в последний раз посетил сад в Эзбекие. Позже он рассказывал, что из-за поведения Ахматовой хотел покончить с собой, но красота сада изменила его решение. Это путешествие стало для Гумилева прощанием с Египтом. Из Каира он на нильском пароходе достиг Хальфы, что была соединена железной дорогой с Порт-Саидом, а 7 ноября сел на пароход, направлявшийся в уже знакомый ему абиссинский порт — Джибути.

Приветствую тебя, Красное Море, акулий плавник,

Песчаный котёл, негритянская ванна!

На скалах твоих, там, где обычно влажный мох,

Известняк, напоминающий каменный кактус, распустился.

Из Джибути Гумилев отправился в Аддис-Абебу вместе с караваном, в котором находилась русская прислуга нового поверенного Российской империи в Абиссинии Бориса Чемерзина. Это знакомство обеспечило Гумилеву теплый прием в русской миссии. Жена Чемерзина отмечала, что Гумилев произвел впечатление «богатого человека, очень воспитанного и приятного в общении». В Аддис-Абебе у Гумилева появилась возможность встретиться с русскими авантюристами, служившими в Абиссинии, например, с бывшим драгуном Иваном Бабичевым, который попал в военное сопровождение миссии еще в 1890-е годы и после женитьбы на родственнице императора Менелика II перешел на абиссинскую службу. Именно во время этого визита в эфиопскую столицу произошло событие, которое Гумилев через много лет называл одним из важнейших в своей жизни и включил в свое произведение «Мои читатели»:

Ветхий бродяга в Аддис-Абебе,

Завоевавший множество племён,

Он отправил ко мне черного носителя копья

С приветствием, сотканным из моих стихотворений.

Речь идет о русском авантюристе Евгении Всеволодовиче Сенигове, одном из самых заметных героев истории «русской Африки» конца XIX — начала XX века. По его собственному признанию, в 1898 году, будучи «числящимся неблагонадежным», он эмигрировал из России в Абиссинию, где прожил без выезда на протяжении 24 лет. Превратившись внешне в местного жителя, он был женат на абиссинской женщине, носил абиссинскую одежду и отзывался о родине в пренебрежительном тоне. Сенигов официально считался одним из доверенных лиц при дворе абиссинского императора, а в 1901 году был назначен заместителем князя, управлявшего покорёнными южными землями. Также он длительное время занимал пост имперского администратора в озёрном районе Каффа. У него была собственная резиденция на реке Омо, а рядом с Аддис-Абебой — усадьба, предоставленная ему в награду за услуги. В отсутствие Гумилева Сенигов посетил русскую миссию, прочитал его книгу «Жемчуга», был восхищён и решил познакомиться с автором. Так как Сенигов считался дезертиром, перешедшим на иностранную службу, Гумилев никогда не рассказывал о своей встрече с ним перед русскими властями. Тем не менее, это знакомство значительно повлияло на планы Гумилева, а заключительный этап его путешествия благодаря встрече с Сениговым стал поистине фантастическим и, вероятно, оказал серьёзное влияние на личность Гумилева, ведь такие приключения выпадают далеко не каждому путешественнику.

Гумилев перевёл на русский язык несколько песен из Абиссинии.

Девушки с Занзибара

Однажды бедный абиссинец услышал,

Что на севере, в Каире, далеко

Девушки из Занзибара танцуют

И чувства продаются за деньги.

Он уже давно устал от этого

Полные дамы из Габеша,

Ловкие и коварные сомалийки

И запачканные наёмные работницы Каффы.

И отправился несчастный абиссинец

На своём единственном муле

Сквозь леса, степи и горы

Очень далеко, на самый север.

Его атаковали грабители,

Он совершил убийство четырёх человек и скрылся,

А в дремучих лесах Сенаара

Его мула раздавил слон-отшельник.

Месяц сменился двадцать раз,

К тому времени, как он достиг Каира

И осознал, что у него отсутствуют деньги,

И вернулся тем же путем.

На православное Рождество Николаю Степановичу довелось присутствовать на торжественном приеме в честь наследника абиссинского престола и стать свидетелем великолепия царского африканского пира. Там он познакомился с одним из принцев крови, лиджем Адену, который пригласил русского путешественника на охоту в свое загородное имение. До русского Нового года Гумилев провел в поездках вместе с Адену и его свитой, участвуя в большой облаве в тропическом лесу, полном разнообразной дичи. «Ночью, — писал Гумилев, — лежа на соломенной циновке, я долго размышлял, почему мне не мучают угрызения совести за убийство зверей ради забавы и почему моя кровная связь с миром только усиливается от этих убийств. А ночью мне приснилось, что за участие в каком-то абиссинском дворцовом перевороте мне отрубили голову, и я, истекая кровью, аплодирую мастерству палача и радуюсь, как просто, хорошо и вовсе не больно все это».

Тот же самый Сенигов посоветовал Гумилеву присоединиться к экспедиции абиссинского военного корпуса для очередного подавления непокорных «сидамо» (так называли южных мусульман и языческих дикарей жители христианской метрополии).

Я проник в самые отдалённые уголки неизведанных земель,

Восемьдесят дней шел вперед мой караван;

В стране озер проживают пять крупных племен

Меня слушали и уважали мои правила.

Если бы не поддержка Сенигова, Гумилев никогда бы не смог увидеть «страну озер», как называли регион Каффу. Кроме того, что это путешествие таило смертельную опасность (что не остановило бы Гумилева), перемещение иностранцев по территории строго контролировалось властями империи, и иностранцу не разрешили бы самостоятельно углубиться в страну.

Гумилев лично стал свидетелем ожесточённой борьбы абиссинской армии с языческими племенами, что и отразил в поэме «Мик»:

На плечах — шкура леопарда,

Ружье в руках, меч висит на боку, —

Абиссинцы — весь народ

Им покорился негус,

Только племя Гурабе

Не поддаваясь воле судьбы,

Сотня убогих деревянных пики —

Менелик разозлился.

К отряду был направлен русский поэт в роли советника.

Группа получила задание подавить восстание сомалийских племен Афар, которых арабские единоверцы называли Данакиль, проживавших в регионе соляной пустыни:

По всей Африке не найти грознее сомали,

Нет на свете места печальнее их родных земель.

Впервые Гумилев участвовал в бою именно на территории Африки. Позже за участие в Первой мировой войне в качестве добровольца он будет награждён двумя Георгиевскими крестами.

Забавно представлять: если мы сможем победить, —

Уже многих победили мы, —

Опять дорога извивается жёлтым змеем

Он будет переходить с одного холма на другой.

Если же завтра волны Уэбы

Мой последний вздох найдёт отражение в рёве,

Увижу мёртвый след в небе бледном

С богом ведёт бой пылающий чёрный.

Вероятно, Гумилев стал непосредственным свидетелем жестокого подавления мятежных деревень абиссинскими карательными отрядами. В 1913 году, выступая представителем Российской Академии наук, он представил в Петербурге проект, направленный на «объединение, цивилизацию или, по крайней мере, арабизацию … способного, хотя и весьма свирепого племени данакилей», чтобы «в семье народов появился ещё один член».

«Европеец, если ему удастся благополучно миновать цепь ворчливых скептиков, главным образом мелких торговцев прибрежных городов, если он не последует мрачным предупреждениям своего консула и, наконец, сможет собрать караван, не слишком большой и громоздкий, сможет увидеть Африку такой, какой она была тысячи лет назад: безымянные реки, где, кажется, только Бог смеет поднять голос, истлевшие леса, спрятанные в горных ущельях и готовые рухнуть от малейшего толчка; он услышит, как лев, готовясь к бою, бьет хвостом по бокам и как коготь, спрятанный в хвосте, звенит при ударе о ребра; его поразит древнее племя шангалей, где женщины в присутствии мужчин вынуждены передвигаться лишь на четвереньках; а если он охотник, то на этой земле ему встретится дичь, достойная сказочных принцев. Но он обязан укрепить и тело, и дух: тело — чтобы не бояться жары пустыни, сырости болот, возможных ран и голодовок; дух — чтобы не ужасаться при виде своей и чужой крови и принять огромный, пугающий и вместе с тем дивно-прекрасный новый мир», — такие впечатления Николая Степановича о втором визите в Африку.

Русский поэт в своей жизни всего один раз пересек границу Южного полушария.

Я разбил палатку на каменистом склоне

Абиссинские горы, уходящие на запад

И беззаботно наблюдал, как горят закаты

Над далекими лесными кронами зелени.

Оттуда прилетали определённые птицы

С длинными хвостами, украшенными изумрудными перьями,

По ночам выходили игривые зебры,

Мне доносились звуки их храпа и стук копыт.

Однажды закат сиял особенно ярко,

И необычный аромат доносился из лесов,

К моей палатке подошел европеец,

Он был изможденным, небритым и попросил помочь.

Он ел неуклюже и с жадностью вплоть до ночи,

На кусок сухого мяса положил сардинки,

Как я заглатывал кубики магги словно пилюли

И в абсент воду доливать отказался.

Я поинтересовался, почему его лицо стало таким неестественно бледным,

Почему его сухие руки начинают дрожать,

Подобно листьям… — «Лихорадка огромного леса», —

Он повернулся и с испугом оглянулся через плечо.

Я задал вопрос о большой открытой ране,

Что под тряпками темнело на вогнутой груди,

Что произошло с ним? — «Горилла могучих джунглей», —

Он произнёс это и не осмелился посмотреть назад.

Со мной находился карлик, ростом с мою талию, голый и темнокожий,

Мне показалось, что он не обладал способностью говорить,

Как верный пес, он находился рядом со своим хозяином,

Опустив на колени мордочку бульдога.

Однако, когда мой слуга слегка поддразнил его в шутливой форме,

Он обнажил свои страшные зубы

А затем оставшуюся часть дня он переживал и фыркал

И цветным дротиком ударял по земле.

Я предложил кровать уставшему посетителю,

Устроился на шкурах пантер, но уснуть не смог,

Внимательно внимая затянутой дикой истории,

Жаркий бред инопланетянина из чащи.

Он глубоко вздохнул: — «Как же темно… этот лес кажется бескрайним…»

Нам уже никогда не увидеть солнце…

Пьер, у тебя дневник? Под рубашкой, на груди?

Нам больше ценой жизни этого дневника не стать!

«Для чего черные люди ушли от нас?»

Горе, наши компасы утащили…

Что же предпринять? Ни зверя, ни птицы не наблюдается;

Сверху и снизу слышались лишь свист и шорох!

«Пьер, ты видел огни? Наверное, там находятся люди…

Неужели мы в итоге были спасены?

Это карлики… как много их, сколько же их собралось…

Пьер, стреляй! На огне — человеческая нога!

«В бой в ближнем бою! Не забывай, что стрелы отравлены…

Удары направь на того, кто сидит на пне… он кричит, ведь он их вождь…

Беда меня постигла! Винтовка рассыпалась на части…

Совсем не в силах… меня одолели…

«Жив я, но связанный… злодеи, злодеи,

Отпустите меня, я не могу больше видеть это!…

Пьера критикуют… а мы тогда вместе выступали в Марселе,

Дети играли на морском утесе.

«Чего тебе надо, пёс? Ты на колени опустился?»

Я презираю тебя, мерзкое создание!

Разве ты облизываешь мои ладони? Разрываешь мои оковы?

Понял, ты возводишь меня в ранг божества…

«Давай бежим! Не бери с собой человеческое мясо,

Его не вкушают могущественные боги…

Лес… ах, этот бескрайний лес… я испытываю голод,

«Акка, попробуй поймать большую змею, если у тебя получится!» —

Он издавал стоны и хрипел, сжимая руку на сердце

А утром мне показалось, что я задремал;

Но, когда я попытался его разбудить,

Я заметил, что мухи ползали по глазам.

Я похоронил его у основания пальмы,

Крест водрузил на вершине массы массивных камней,

И на дощечке он написал обычные слова:

— Здесь похоронен христианин, помолитесь за его душу.

Карлик безучастно наблюдал, чистя свой дротик,

Однако, завершив скорбный ритуал,

Он вдруг поднялся и, молча, помчался вниз по склону,

Подобно оленю, мчится обратно в знакомые леса.

Спустя год я увидел в французских изданиях,

Я прочитал и с тоской опустил голову:

— С большой экспедиции по Верхнему Конго

Пока никто из них не смог вернуться обратно.

Экваториальная Африка была колонизирована англичанами, французами и немцами уже давно, которые вывозили отсюда каучук, слоновую кость, кофе и ценную древесину. Отряд Гумилева действительно встретил на своем пути безумца из Франции, который шел без документов, оружия и провизии, однако неизвестно, был ли он действительно географом-путешественником или простым неудачливым авантюристом.

В конечном итоге Николай Степанович совершил путешествие по Черной Африке вместе с военным отрядом абиссинцев. Его авторитет среди них значительно вырос после того, как ему удалось убить слона — это считалось настоящим героизмом в глазах абиссинцев. Зарубка слона приравнивалась к победе над сорока врагами, давала право носить в ухе золотое кольцо и выставлять хвост убитого зверя перед своим домом. Позже Гумилев в Петербурге рассказывал о своем торжественном шествии «со слоновьим хвостом».

В марте 1911 года, спустя восемьдесят дней после отъезда из Адис-Абебы, Гумилев сел в Момбасе (Конго) и направился в Россию, пройдя через Джибути и Константинополь. Помимо различных трофеев, из путешествия он привез с собой тропическую лихорадку, которая сопровождала его на протяжении всего возвращения.

Он был настолько измучен и подавлен, что даже нищие в Константинополе держались от него подальше:

«Эй, горбун, хочешь обменяться?»

С моей судьбой связана,

Желаешь веселиться и смеяться,

Свободной птицей морских просторов быть?

Его взгляд был полон недоверия

Он полностью измерил меня:

«Уйди, не стой рядом со мной,

«Мне от тебя ничего не надо!»

В феврале 1913 года Гумилев неожиданно получил от Академии наук предложение возглавить научную экспедицию в Северо-Восточную Африку. Воодушевлённый, он представил в музей антропологии и этнографии в Петербурге амбициозный проект освоения Данакильской пустыни, включавший объединение сомалийских племён. Однако для таких масштабных инициатив музей этнографии оказался неподготовлен. Тогда Гумилев создал более реалистичный план: «Мне предстояло отправиться в порт Джибути у Баб-Эль-Мандебского пролива, далее проехать по железной дороге до Харрара, а затем, оставив караван, направиться на юг, в район между Сомалийским полуостровом и озёрами Рудольфа, Маргариты и Звай; охватить как можно большую зону исследования, делать фотографии, собирать этнографические коллекции, записывать песни и легенды. Кроме того, мне разрешалось собирать этнографические материалы». В напарники Гумилев взял Николая Сверчкова, которого называли «Коля-маленький».

1 апреля 1913 года из Одессы отправились в Джибути командированные Императорской Академией Наук антропологическим музеем Н. С. Гумилев и Н. Л. Сверчков для проведения научных исследований, о чем сообщали газеты. Во время пути на пароходе Гумилев встретил молодого турецкого дипломата Мозар-бей, назначенного новым генеральным консулом Османской империи в Абиссинию, в древний мусульманский город Харрар, где много лет назад жил французский «проклятый поэт» Артюр Рембо. В дальнейшем Мозар-бей оказал помощь Гумилеву и устроил его проживание на территории турецкой миссии в Харраре.

Во время путешествия в Африку пароход зашёл в Стамбул, который находился в состоянии военного положения. Гумилев осмотрел мечеть Айя-София и оставил такие воспоминания: «Перед нами — самое сердце Византии… Кажется, будто архитектор стремился вылепить воздух. Мягкие ковры приглушают шаги. На стенах виднеются тени ангелов, замазанных турками. Маленький седой турок показал нам зарубку на стене, сделанную мечом султана Магомета; след от этого оружия, смоченный кровью, остался на месте; также он указал на стену, куда, согласно преданию, при появлении турок вошёл патриарх со святыми дарами».

В этот раз Гумилев не принимал участия в военных экспедициях, посвятив себя научной работе, собрав обширную этнографическую коллекцию и посетив старинный город Харрар. Он приехал в страну как представитель Императорской Академии наук.

Он отправился туда из уже знакомого Джибути, проходя через небольшой городок Дире-Дауа по железной дороге, построенной французами. Однако путь оказался размытым, и добираться до Харрара пришлось на дрезине или мулах – то есть на попутных средствах. «Дорога казалась словно из красочных русских лубков: необычно зеленая трава, очень широкие ветви деревьев, крупные разноцветные птицы и стада коз, пасущиеся на горных откосах. Воздух был мягким, прозрачным и как будто наполненным мельчайшими золотистыми частицами. Сильный сладкий аромат цветов. Лишь странным казалось контрастное присутствие чернокожих людей, словно грешников, бродящих в раю по какой-то еще не сложившейся легенде». Город Харрар и ныне не имеет системы канализации, а в 1913 году казался европейским путешественникам настоящим средневековым поселением. Это была исламская крепость в Восточной Африке, основанная в X веке. Именно здесь Гумилев встретился с расом Тафари Макконеном, сыном Менелика II, который, в отличие от отца, отличался мягким характером и открытостью к просвещению. Гумилев оставил воспоминания о Харраре: «Внутри город напоминал Багдад эпохи Гаруна аль-Рашида. Узкие улочки, то поднимающиеся, то опускающиеся по ступеням, тяжёлые деревянные двери, площади, полные говорящих на высоких тонах людей в белых одеждах, суд прямо на площади — всё это было полно очарования старинных сказаний». Получив документы в Харраре, Гумилев отправился в научную этнографическую экспедицию на юго-запад, пройдя караваном мимо озёр Оромайя и Адели в земли Галла.

В течение восьми дней я управлял караваном, находясь вдалеке от Харрара

Черчерские дикие горы, через которые проходит путь

И по седым ветвям деревьев обезьян стрелял,

Спал среди корней сикоморы.

В девятую ночь с вершины горы мне открылся вид

— Этот момент навсегда останется в памяти

— Вдали, на удалённой низменности, горят костры,

Определенно красные звезды встречаются кругом.

И бегом помчались они друг за другом,

Без сомнения, облака в яркой синеве,

Трижды святые ночи и необычные дни

На обширной равнине Галллии.

Всё, что я тут встречал на своём пути,

Происходило значительно больше, чем мне доводилось видеть прежде:

Я наблюдал за тем, как пасут больших верблюдов

Возле больших прудов стоят великаны.

Скача, словно галласы небольшого роста,

В шкурах леопардов и львов,

Страусов, которые пытаются убежать, рубят с плеча

На стремительных и мощных конях.

И как старики поят парным молоком

Стареющих змей, стоящих на пороге смерти…

И, мычая, быки убегали от меня,

Никогда не встречавшие белого цвета.

Иногда у входа в пещеры я слышал звуки

Звуки песен и ритм барабанов,

В тот момент мне представлялось, что я — Гулливер,

Забытый среди гигантов этой страны.

И загадочный город, тропический Рим,

Шейх-Гуссейн показался мне высоким,

Поклонился пальмам священным и мечети,

Допустили прямо к лицу пророка.

Толстый мужчина с тёмной кожей сидел на персидских коврах

В слабо освещённом беспорядочно захламлённом помещении,

Без сомнения, кумир, украшенный браслетами, серьгами и кольцами,

Только его глаза изумительно блестели.

Я нагнулся, а он в ответ улыбнулся мне,

Ты нежно по спине мне удар нанес,

Я ему вручил пистолет из Бельгии

И изображение моего правителя.

Он постоянно интересовался, насколько его хорошо знают.

В удалённых и необузданных уголках России…

Он известен своими волшебными способностями аж до самого моря,

И поступки его несомненно добрые.

Когда в лесу никак не удаётся отыскать мулу,

Или беспокойный раб сбежал,

Ты рано или поздно всё получишь, что пообещал принести

Шейху Гуссейну сделали достойный подарок.

Во время перехода речки с караваном мулов Николай Сверчков чуть не стал добычей крокодилов. Путешественники побывали у мусульманской святыни — могилы святого Гуссейна, посещение которой считалось равнозначным паломничеству в Мекку и Медину. Там Гумилев вместе с паломниками прошёл между камнями, через которые, по преданию, грешник не сможет пройти и навсегда застрянет. Рядом лежали какие-то кости, с чем Сверчков категорически не соглашался… однако Гумилев, сняв одежду, пролез в узкую расщелину и был очень доволен собой. Глава мусульманской общины Шейх-Гуссейн, в свою очередь, радовался, что о нём узнали даже в далёкой северной стране.

С наступлением сезона дождей земля превратилась в грязевую кашу, а возвращение осложнилось тем, что у Сверчкова началась лихорадка.

Два месяца пути благополучно закончились, — «сего 975 км без Дире-Дауа и Харрара», — отметил Гумилев в своем дневнике. Более тысячи километров пройдено по Африке.

Сердце Африки полно пенья и пыланья, и я знаю, что если иногда нам снятся сны без имен, их приносит ветер — Африка, твой!

Итак, три африканских путешествия русского поэта. После возвращения из последней поездки Гумилев добровольно ушёл на Первую мировую войну. Он не был обязан этого делать — так же как и отправляться в Африку. Но это отражало его жизненную философию. По всему его творчеству прослеживается удивительная универсальность и целостное восприятие мира в его многообразии.

Спустя долгое время другой выдающийся русский поэт — Владимир Набоков — напишет о Гумилеве: Ты ушёл гордо и ясно, как того Муза учила. Теперь в тишине Елисейских полей с тобой беседует о быстрых ветрах африканских и о летящем Медном Петре — Пушкин.

На снимке: Гумилев вместе с проводниками у палатки

Елена Воробьева, доцент РАНХиГС